Интервью с режиссером Сергеем Дворцевым о его психологической драме «Айка»
Polityka: Европа пытается справиться с проблемой мигрантов, а вы изображаете судьбу этих людей с точки зрения молодой киргизки, которая борется за выживание в Москве. Оптимистичного в этой истории мало.
Сергей Дворцевой: Однажды мне попалась в газете заметка, в которой рассказывалось, что в 2010 году в московских роддомах матери оставили 248 младенцев. Я не мог понять их мотивов: почему молодые женщины в чужой стране по собственной воле бросают своих детей? Что может заставить уроженку Средней Азии, где семья считается такой огромной ценностью, а все отношения выстраиваются в рамках клановой структуры, принять такое радикальное решение? Мне казалось, что я знаю реалии этого региона: я русский, но родился в Казахстане. Я понял, что должен снять фильм о молодой женщине, которая оставляет своего новорожденного ребенка, и обстоятельствах, которые подтолкнули ее к этому шагу.
— Сценарий написан на основе конкретной биографии?
— В Москве живет полмиллиона, а, может быть, и миллион мигранток, точно никто не знает. Большинство находится там нелегально. Их судьба мало кого заботит. Они подметают улицы, в целом — занимаются примитивным трудом, который чаще всего плохо оплачивается. Их терроризирует мафия, они становятся жертвами насильников. Вернуться в Казахстан, Таджикистан, Узбекистан им мешает чувство стыда. Когда женщина привозит из города ребенка, традиционная патриархальная семья считает, что она покрыла себя позором, стала проституткой. Если все же ребенок появился, его мать старается как можно быстрее избавиться от этого бремени. Я несколько лет занимался изучением этой темы и узнал истории множества несчастных женщин. Айка — одна из них, но фильм рассказывает о нас всех: о том, что происходит, когда сложные отношения с окружающим миром приводят человека к моральному надлому. В такой ситуации в дело (даже против нашей воли) вступает природа, инстинкт, которые заставляют нас произвести переоценку ценностей, измениться.
— Организованная преступность — это для Москвы особая проблема.
— Да, очень серьезная проблема. Мы не можем себе вообразить, под каким давлением живут эти люди. Когда мы снимали фильм, к нам обратилась одна женщина средних лет, и рассказала, что ее мужу угрожают отрезать руку. Он взял у кого-то деньги взаймы, но потом не смог вернуть долг. Его пугали, что если он быстро не урегулируют ситуацию, его жену изнасилуют. Речь шла о 6 тысячах рублей. Это чуть меньше 100 евро.
— Полиция не помогает, не реагирует?
КонтекстSuomen Kuvalehti: Власти России культивируют ксенофобиюSuomen Kuvalehti14.09.2018Новые правила бьют по карманам мигрантовEurasiaNet24.07.2018В украинцах видят мигрантов из-за войны и бедностиВести.ua24.10.2017— Официально проблемы не существует. У 90% мигранток нет разрешения на проживание, они работают нелегально, за копейки. Они боятся, что их в любой момент поймают и депортируют. Эти женщины живут в тесных клетушках, спят на полу по десять человек в комнате, позволяют себя унижать, страдают, но никто не жалуется, не протестует, ведь все знают, что в Москве можно заработать за один месяц больше, чем в других местах за полгода или даже за год.
Ради денег люди готовы идти на все. В Москве функционирует черный рынок торговли людьми, к которым относятся, как к рабам. Одни мафиозные структуры привозят мигрантов, другие занимаются изготовлением поддельных документов, помогают получить временную работу на какой-нибудь фабрике. Работодатели тесно сотрудничают с полицией, обманывают своих сотрудников, порой отказываются им платить. Среди мигрантов есть стукачи, которые способны шантажировать практически каждого. Это огромный бизнес, но говорят о нем относительно мало: он существует будто бы в параллельном мире.
— В исламе права женщин ограничены, а в своем фильме вы показываете, что именно они чаще всего решают уехать. А как обстоит дело с мужчинами?
— Многое зависит от специфики каждой конкретной страны. В Узбекистане, более фундаменталистском государстве, мужчины не позволяют своим женщинам уезжать из дома. В Киргизии никто их не удерживает, они могут жить самостоятельно. В психическом плане женщины там крепче мужчин: они не боятся уезжать в Россию, не зная русского языка, и верят, что со всем справятся.
— Натурализм в «Айке», как мне показалось, отсылает к творчеству братьев Жан-Пьера и Люка Дарденн (Jean-Pierre Dardenne, Luc Dardenne): они рассказывают о похожих ситуациях, правда, чуть меньше стараются шокировать зрителя.
— Я люблю фильмы братьев Дарденн, но их парадокументальный стиль, когда камера динамично следует за героями, наблюдая за ними с близкого расстояния, отличается от моего. Они стараются выступать беспристрастными наблюдателями: следят за лицами, глазами, реакциями, но сохраняют дистанцию, будто бы находятся за стеклом. Некоторые критики сравнивают «Айку» и мой дебютный игровой фильм «Тюльпан», снятый 10 лет назад, с лентами Кристиана Мунджиу (Cristian Mungiu). Внешнее сходство объясняется тем, что мы оба ищем что-то подлинное, стремимся прикоснуться к правде. Я тоже начинал в документалистике, но мне интереснее всего следить за эмоциями, передавать атмосферу. Пейзаж, природа — это для меня элемент драматургии, в кадре я стараюсь создать композицию, наполненную символами. Я не отстаю ни на шаг от героини, чтобы уловить происходящие в ее душе перемены, но одновременно придаю значение тому, что ее окружает. Наполненные значением детали (такие, как кровь или падающий снег) усиливают ощущение реалистичности.
— Как Вы понимаете, что будет выглядеть на экране настоящим, а что — пропитанным фальшью?
— Это вопрос интуиции, того, как вы воспринимаете реальность. Некоторые считают, что в кино границ не существует, что можно показывать все подряд. Я с этим не согласен. В интернете много любительских видеороликов, сегодня каждый может снять фильм или попытаться скопировать чей-то стиль. Художник должен понимать, в чем заключается сила этого искусства. На мой взгляд, она в его способности непосредственно изобразить жизнь, находиться близко от героя и демонстрируемого явления. Основа — это аутентичность, достоверность.
— Каждое описание заключает в себе оценку?
Режиссер Сергей Дворцевой и актриса Самал Еслямова на фотосессии фильма «Айка»
— Выбирая точку зрения, мы неизбежно вступаем в сферу оценки. Документалист, который стремится чуть глубже заглянуть в чью-то душу, сталкивается с препятствием. Чувство ответственности не позволяет ему показывать человека в слишком интимных ситуациях, которые могут скомпрометировать героя, навредить ему. В игровом кино такой проблемы нет. Границы частного отодвигаются очень далеко, если не исчезают полностью. «Айка» была в этом смысле очень сложным экспериментом. Мы стремились показать трансформацию человека, сделать невидимое зримым. Весь этот процесс протекал в мозгу одинокой женщины, а мы могли показать только ее поведение, тело, жесты, не добавляя никаких объяснений, ведь она ни с кем не обсуждает свою ситуацию.
— Для многих российских кинематографистов ориентиром выступает Андрей Тарковский. Для Вас тоже?
— Не все его фильмы вызывают у меня восторг, но мне нравится их звуковой ряд. Из-за низкого качества звукозаписывающего оборудования (такая тогда была эпоха) Тарковский редко использовал естественные звуки, он заменял их музыкой, стихами. Что меня с ним объединяет? Я бы назвал это серьезным подходом к материалу. Для Тарковского значение имела каждая секунда, каждый кадр. Я тоже отношусь к искусству очень серьезно и отдаюсь съемкам целиком, каждый раз держа в уме мысль, что этот фильм может оказаться для меня последним. Это напряжение чувствует потом зритель. В «Айке» впечатление усиливается благодаря невероятному актерскому таланту Самал Еслямовой. Она не притворяется, ничего не пытается иллюстрировать, а просто остается сама собой.
— Вы выпускаете фильмы редко, раз в пять-шесть лет. Почему так происходит?
— Я перфекционист. Рекламой я не занимаюсь, мне жалко тратить на это время. Если я что-то начинаю, то погружаюсь с головой. С «Айкой» вышел даже небольшой скандал. Директор Каннского кинофестиваля Тьерри Фремо (Thierry Frémaux), посмотрев половину снятого мной материала, решил взять нашу картину в основной конкурс. Он дал нам месяц на завершение съемок, монтаж и процесс постпроизводства. Всего месяц! Все это время я спал по два часа в сутки, но мы успели и в последний момент смогли отправить первую версию без цветокоррекции, с несведенным звуком. Фильм получил приз за лучшую женскую роль. Это нас очень обрадовало, но я продолжал думать, что для полного осуществления моей задумки чего-то недостает.
Я доснял еще несколько сцен, в итоге фильм после официальной премьеры изменился на 30%. Многие удивлялись и критиковали меня за это шаг.
— 30%! Сомневаюсь, что я смогу припомнить другой такой случай в истории кинематографа.
— Я не жалею, фильм стал гораздо сильнее. Некоторые этого не понимают, считают, что мне ничего не стоило менять. После Каннского фестиваля многие фестивали просили дать им «Айку», но я всем отказывал. Я не мог переступить через себя: я считал, что фильм еще не закончен и требует внесения поправок.
— В фильмах «Айка» и «Тюльпан» работала Йоланта Дылевска (Jolanta Dylewska) — выдающийся польский оператор. Как бы Вы описали ее вклад в картину?
— Мы познакомились десять лет назад благодаря немецкому продюсеру Карлу Баумгартнеру (Karl Baumgartner), который работал, в частности, с Эмиром Кустурицей и Ким Ки Дуком. Он хотел узнать, не соглашусь ли я пригласить ее снимать «Тюльпан». Сначала я возражал, не представляя себе работы с женщиной-оператором, ведь это тяжелый физический труд. После нашей встречи в Амстердаме я изменил мнение. При всей своей нежности и хрупкости Йоланта — необычайно мудрый, сильный и уверенный в себе человек. Она прекрасно поняла все мои замыслы, связанные со светом, драматургией цветов и так далее. Она любит рисковать, но ничего не навязывает и остается открытой к любым предложениям, что ей удалось доказать, работая с Агнешкой Холланд (Agnieszka Holland) или Анджеем Вайдой (Andrzej Wajda). У нас схожие взгляды на жизнь, чувство юмора, так что наше сотрудничество складывалось прекрасно.
— Сложно поверить, что Вы стали режиссером случайно, а начинали свою карьеру как инженер.
— Проработав девять лет на должности радиоинженера в авиационной сфере, я заскучал. Зарабатывал я хорошо, знал все детали своей работы, моя карьера развивалась по намеченному плану: лет через пять я бы стал начальником отдела, потом еще каким-нибудь важным начальником и так до пенсии. Мне не хватало пространства для развития, творчества.
Однажды я увидел объявление о наборе на режиссерские курсы. Кинематографией я не интересовался, но много читал, предпочитая классику. Недолго думая, я подал документы, и, к моему удивлению, меня взяли. Хорошим студентом я не был, делал, что хотел. Возможно поэтому я довольно быстро понял, какой вид кино мне нравится. Некоторые говорят, что у меня талант от бога. Иначе объяснить я этого не могу.
— Что Вы ищете в кино?
— Волшебство, озарение, как в сцене кормления щенков в «Айке». В ней есть что-то особое: чувство какой-то гармонии, чего-то большего. Фильмы, которые четко вписываются в какой-то жанр, нравятся мне мало: в них все предсказуемо. Ни один голливудский ремесленник не может сделать уникальную вещь. Их работа — это своего рода математика, которую я не выношу.
Источник:
