Нам необходимо срочно провести реформу центристских политических партий и организовать дебаты, посвященные Европейскому союзу. В меньшей степени ориентированные на технические вопросы и в большей степени политические. Носящие менее идеалистический и более прагматический характер. Иначе возобладают обида и негодование.
Как бы мы ни старались, чувство обиды всегда будет одной из доминирующих эмоций в политике. До недавнего времени она неизбежно проявляла себя в двух случаях: в отношениях между государствами и в гражданских войнах. В первом случае типология ясна. Вооруженные конфликты и другие формы международного (публичного) унижения продолжают жить в коллективной памяти народа того или иного государства. И в определенный момент политические лидеры используют (или не используют) их для пробуждения чувства национального единства и с тем, чтобы легитимизировать те или иные решения международного уровня внутри страны.
КонтекстThe Guardian: лидеры ЕС отвергли идею Мэй по БрекситуThe Guardian14.12.2018Financial Times: последний ход Терезы Мэй в игре за достойный выход из ЕСFinancial Times14.12.2018Atlantico: Франция пробудилась. ЕС содрогнулся до самых основAtlantico12.12.2018Так, Россия Владимира Путина нередко ссылается на унижение, которому ее подвергал Запад после холодной войны. Это нужно не только для того, чтобы объединить россиян, но и для того, чтобы заручиться у граждан поддержкой для принятия более решительных внешнеполитических мер, таких как вторжение в Грузию и на Украину. Точно так же китайский национализм в значительной степени питается враждебностью по отношению к Японии. Как отмечает Ричард Макгрегор (Richard McGregor), «в Западной Азии вопросы войны и истории так и не были разрешены ни политически, ни дипломатически, ни эмоционально». Воспоминание о прошлой обиде продолжает занимать важное место в настоящем.
А вот в гражданских войнах обида является мощным оружием вербовки, правда эта эмоция, если ее не сдерживать, склонна провоцировать величайшие человеческие трагедии. В 1990-е годы, после окончания холодной войны, предпринимались попытки разморозить конфликты, обусловленные чувством глубокой обиды. Все мы помним геноцид в Руанде, ставший первым серьезным ударом под дых. Правда подобной участи не избежала и соседка Европа: конфликты на Балканах привели к ужасным этническим чисткам, которые, я надеюсь, еще долго будут жить в нашей коллективной памяти. Чтобы подобных соблазнов не возникало снова.
На самом деле память крайне важна не только для того, чтобы хранить обиды, но и для того, чтобы это чувство изжить. Хотя об этом в последнее время забывают — и по-моему, слишком часто — европейский проект был и остается прежде всего попыткой преодолеть национальные и идеологические обиды, которые ввергли нас в две братоубийственные войны. Короче говоря, обида — это политическая эмоция, обладающая — когда ею можно управлять — политическим потенциалом приносить положительные (имеется в виду попытка преодолеть и встать выше того, что разделяло нас в прошлом) или отрицательные результаты (использование эмоций для достижения политических целей в ущерб третьим лицам). Но когда эта эмоция выходит из-под контроля, ее потенциал носит в высшей степени разрушительный характер.
Поскольку мы говорим о Европе и европейском проекте, следует помнить, что либеральная демократия — политический тезис, на котором держатся западные государства — имеет в своей основе попытку контролировать корпоративные «страсти», которые нарушают социальное спокойствие. Конституции государств в равной степени гарантируют всем людям права и свободы независимо от существующих между ними различий. Теоретически, какой бы ни была концепция общественного договора, в каждом отдельном случае тот факт, что все мы одновременно индивидуальны (то есть к нашим различиям относятся с уважением) и имеем одинаковые возможности (хотя они никогда не равны, поскольку мир не совершенен), должен быть серьезным стимулом для избавления от обиды. И в последние десятилетия нам стало казаться, что, сделав свободу и плюрализм основными ценностями наших обществ, мы сумели этого добиться. Но мы заблуждались.
Наша ошибка объясняется двумя основными причинами. Вернее, обе эти причины являются международной и национальной (национальными) сторонами одной медали. Наша система ценностей переживает череду кризисов — мы еще рассмотрим эту тему — и, пока мы не возьмемся за реформирование, есть риск того, что чувство обиды, с которым мы так усиленно боремся, возобладает в нашем обществе.
С международной точки зрения мы являемся свидетелями того, что можно назвать «кризисом универсальности». В 90-е годы мы убедили себя в том, что наступила эпоха всеобщего равенства в правах, свободах, разновидностях политического и экономического режима. А когда что-то шло не так, либеральные демократии делали свои «поправки» — при необходимости с применением силы.
Общественное мнение не только приветствовало эту инициативу, но и требовало от своих правительств гуманитарных вмешательств, чтобы спасти чужие жизни в далеких странах.
В моральном плане нам нечего противопоставить аргументу о том, что в идеальном мире мы все имеем равные права. У всех нас есть неотъемлемые права. Но реальность отменяет это правило. Ни одно государство или группа государств, какими бы могущественными они ни были, не способны навязать тот или иной образ жизни. Или помогать разрешению всех наличествующих в мире конфликтов. И те же самые народы, которые на протяжении двух десятилетий поддерживали эти попытки восстановить права человека, сегодня, устав от такого количества безрезультатных войн во имя мира, требуют оставить других в покое. И предпочтительно, чтобы жертвы тех войн, которым мы пытались положить конец — ярчайший пример Ливия — или те несчастные, кто пережил войны, в которых мы участвовали — как это было на Балканах — держались от нашего континента подальше. Из тех, кто был готов спасти мир, мы превратились в тех, кто держит обиду на спасенных.
Это размышление подводит нас к другой стороне медали — государствам, которые были прочными демократиями и чей режим сегодня находится под угрозой, в частности из-за политических сил нелиберального толка, которые используют саму демократию для установления менее свободных режимов (Венгрия, Польша, Румыния) либо для избрания политических сил, выступающих против либерализма, глобализма и объединенной Европы. В Европе подобных случаев так много — в придачу к ряду других государств за пределами европейского континента — что легче перечислить те страны, в которых крайне левые и/или крайне правые силы еще не избраны.
Если остановиться на Европе — ведь каждый случай установления антилиберального популизма вписан в определенный контекст — то можно сказать, что за последние десять лет континент пережил пять кризисов. Во-первых, экономический и финансовый кризис, повлекший за собой второй — кризис суверенного долга у некоторых стран (2009 год), ставший испытанием для солидарности, одной из центральных нормативных основ интеграционного проекта. И это испытание оказалось нам не по силам. Жесткая экономия, (чреватое обидами) разделение стран на должников и доноров, а также выдвижение и успех на выборах в проблемных государствах крайне левых партий показали, что принцип «один за всех и все за одного» работает только в периоды процветания.
Только мы немного передохнули, как стал набирать обороты третий кризис (2014-2015 годы) — кризис мигрантов и беженцев. И снова не получилось «выехать» на чувстве солидарности: в такие страны, как Греция и Италия, хлынул безудержный поток мигрантов из Северной Африки, восточноевропейским границам едва удавалось сдержать напор беженцев из Сирии, Ливии и Балкан. Продолжает расти негодование: на этот раз оно направлено не только на европейские институты, но и на «чужого» — иностранца, который с легкой руки крайне правых превращается в сознании европейцев в непреодолимую помеху. Такие партии, как «Альтернатива для Германии» (AfD) — крайне правая немецкая партия, которая после Второй мировой войны прекратила свое политическое существование — или шведские демократы, из тех стран Северной Европы, у которых, казалось, всегда будут неисчерпаемые ресурсы на поддержание социального государства, постепенно становятся политическими силами с весомым представительством в парламентах. То же самое мы наблюдаем по всей Европе.
Европейцы начинают опасаться за свою физическую и экономическую безопасность, опасаться исламизации общества. И тут назревает четвертый кризис (дата которого не определена). Кризис идентичности. Социальное государство, созданное в послевоенную эпоху, работает достаточно успешно для того, чтобы средний класс расширялся, а уровень жизни рабочего класса становился выше. В поисках идеологии умеренные левые обращаются к новой разновидности неравенства — меньшинствам. Их (замечу, справедливая) защита будет расти до тех пор, пока она ввиду обнищания среднего класса и экспоненциального роста мигрантов не станет поводом для негодования. Выходит, начнут думать люди, что политический класс защищает «других» и при этом не защищает меня?
Ответом на этот вопрос стало суровое наказание, которому подвергаются умеренные левые партии; многие из этих традиционных политических сил на последних выборах утратили свои былые позиции. Да и правые, хотя и держатся на плаву, тоже переживают не самые лучшие времена. И тут мы подходим к последнему и, возможно, самому серьезному кризису: речь идет об институциональном и в некотором смысле идеологическом кризисе. Европа, до недавнего времени выступавшая гарантом нашей стабильности, хотела навязать нам своего рода единомыслие — мол, все мы европейцы, нам вообще не нужны национальности — однако в кризисные моменты она оказалась бессильна помочь своим гражданам. Национальные политические партии слишком увлеклись собственными делами (и зачастую неясными интересами) и не смогли прислушаться к мнению простых граждан. Череда кризисов без видимого разрешения заставила людей обратиться к тем, кто открыто разделял их опасения и обещал им простое решение сложных проблем. Они стали искать тех, кто бы мог заявить о накопившемся негодовании по поводу реальных и воображаемых потерь. И они нашли таких глашатаев в лице экстремистских, ксенофобских, антилиберальных и антиевропейских партий.
В конце концов, когда в политическом порядке возникают лакуны, их заполняет чувство обиды и голоса тех, кто о ней говорит. Что же теперь? Нам необходимы дискуссия и реформы. Мы должны признать, что универсализмы не возникают на пустом месте только потому, что мы так хотим, и что процветание, солидарность и порядок — всегда, повторю, всегда при условии свободы — создаются путем огромных усилий и нуждаются в постоянной поддержке. Нам нужно реформировать традиционные политические партии (Макрон уже показал, что новые умеренные партии слишком легко распадаются) и начать с нуля дебаты о Европейском союзе. В меньшей степени ориентированные на технические вопросы и в большей степени политические. Носящие менее идеалистический и более прагматический характер. Куда вписываются размышления о национальных идентичностях. Бывали времена, когда большой популярностью пользовалась идея экспорта демократии. Теперь нужно, чтобы популярной стала идея о защите демократии. Прежде чем возобладает обида и ее выразители — экстремистские партии. И у нас не так много времени. Ведь европейские выборы пройдут уже в мае 2019 года.
Источник:
