Этой осенью опрос напомним нам, что всего треть французов верят в эффективную работу демократии. Демократия находится в неустойчивом и нестабильном состоянии, ей все еще приходится иметь дело с множеством вызовов, среди которых, кстати говоря, немало новых. Речь идет в частности о развитии технологий (в том числе о темной стороне «цифры»), геополитических факторах, беспокойстве по поводу формирования новых империй и появления «новых варваров». Сталкивается демократия и с обманутыми надеждами. Экономический подъем и развитие рыночной экономики не в силах обеспечить ее, как мы это видим в Китае. Освобождение от коммунистического бремени не в состоянии справиться с политической неопределенностью, как это происходит в Восточной Европе. Упадок демократии тоже возможен, причем даже в безразличии, как это было в Гонконге.
В любом случае, такой мрачный вывод не означает, что с этим нужно мириться. Следует обратиться к Солженицыну, который говорит нам, что демократии не может быть без воли и возвышения, без простой и требовательной идеи. Свобода без возвышения опасна. Возвышение без свободы ведет к тирании. Такое сочетание невыносимо для некоторых, поскольку они не в силах признать провал коммунистического материализма и цепляются за другой материализм. Речь идет о современном золотом тельце, критиковавшейся Солженицыным «ярмарке», или о бездумном прогрессивизме, который ведет к расширению вспомогательных репродуктивных технологий и суррогатного материнства.
Солженицын — глашатай кризиса демократии или козел отпущения
Эта роль одновременно очень справедлива и слишком несправедлива. Она справедлива, потому что Солженицын несет вести, плохие вести. Она несправедлива, потому что он не несет вины за ошибки, из-за которых погрузившаяся в кризис демократия оказалась на скамье подсудимых. Солженицын чурается «фейков» и излагает четкие факты, как в «Архипелаге ГУЛаг». Он действует не грубо, а невероятно тонко, как в «Крохотках». Он не вульгарен, а поэтичен, как в «Матренином дворе». Он не демагог, а ответственный оратор, как в автобиографии «Бодался теленок с дубом». Он любит простого человека, такого как Иван Денисович. Он прославляет преимущества субсидиарности и российского земства. Он отстаивает душевность в гарвардской речи.
В то же время Солженицын становится козлом отпущения, на него сыплются обвинения с помощью фальшивых и искаженных цитат, которые извращают в угоду тем или иным политическим взглядам. Так, Филипп де Вилье (Philippe de Villiers), не моргнув глазом, утверждает, что в гарвардской речи Солженицын называл свободу «разрушительной и безответственной». На самом деле, он выделил типы свободы и посетовал на то, что «свобода разрушительная, свобода безответственная получила самые широкие просторы».
Города мира. ЖеневаТакая трактовка существенно отходит от смысла и позволяет сделать его символом антилибералов. В то же время прекрасный переводчик Солженицына Андре Маркович (André Markowicz) намеренно искажал его слова на страницах «Монд», пусть и другом направлении. Он писал, что Солженицын осуждает благополучие как нечто враждебное живому существу. В действительности, Солженицын говорил об опасности избыточного благополучия. Согласитесь, что между умерщвлением плоти и бдительностью существует огромная разница.
Солженицын не боится трудностей и споров: «Несомненный факт: расслабление человеческих характеров на Западе и укрепление их на Востоке. За шесть десятилетий наш народ, за три десятилетия — народы Восточной Европы прошли душевную школу, намного опережающую западный опыт. Сложно и смертно давящая жизнь выработала характеры более сильные, более глубокие и интересные, чем благополучная регламентированная жизнь Запада». «В чем настоящий аскетизм? В рабском падении или в сдержанности гражданина?» — задавался вопросом Ален Безансон (Alain Besançon) в 1978 году. Только вот Иван Денисович не пал, а Солженицын никогда не был рабом. Наш западный мир — лучший и идеальный? Нет, но он явно не самый плохой. Одного лишь сухого правила здесь недостаточно. «Не правило хранит нас, а мы храним правила», — говорила настоятельница в «Диалогах кармелиток» Бернаноса. Требование ответственности…
Солженицын — проявитель кризиса
Солженицын — не просто проявитель кризиса, как говорят в химии, а еще и участник кризиса. Однако он не питает его, а борется с ним и даем нам сегодня инструменты для этой борьбы. Иногда Солженицына называют противником демократии. В чем его обвиняют? В том, что он против свободы. Какая провокация! Те, кто сегодня говорят о диалектической конфронтации демократии и свободы, хотели бы отправить писателя в лагерь «нелиберальных» демократов.
Раз он враждебен к свободе, то не может быть «настоящим» демократом. На самом деле это противопоставление абсурдно, если, конечно, вы не стремитесь предопределить ответ демократии и выбор свободы. Когда социал-демократы теряют равновесие (и электорат), то пытаются дискредитировать все остальные темы. Да, Солженицын дорожит политической свободой, но он говорит и о необходимости добра. Да, он ценит экономическую свободу, но в то же время констатирует все минусы культа золотого тельца. Да, он защищает личную свободу, однако говорит не об изолированном и иссушенном человеке, а об ответственной и достойной личности, как простого мужика, так и ученого. Ответственные люди без детских капризов — их мы видим в «Одном дне Ивана Денисовича», «Бодался теленок с дубом», «В круге первом». Солженицыну нужно правовое государство: «Ужасно то общество, в котором вовсе нет беспристрастных юридических весов».
В то же время, как уже говорили древние (summum jus, summa injuria), «общество, в котором нет других весов, кроме юридических, тоже мало достойного человека». Солженицына называют славянофилом, ксенофобом и антисемитом. Что тогда можно сказать о баптисте-прибалте из «Ивана Денисовича»? И что насчет его друзей из Прибалтики, находясь у которых он написал часть «Архипелага ГУЛаг»? Он критикует российский экспансионизм в эссе «Русский вопрос к концу ХХ века». Как верно отметил большой американский специалист по Солженицыну Дэвид Махоуни (David Mahoney), в «Двух веках вместе» наряду с неловкими и даже опасными формулировками содержится клинический, фактический и исторический анализ отношений евреев и русских, а также исполненное уважения внимание к различиям, кровавым событиям и «общей» истории. Говорят, что Солженицын критически отзывался о самой идее революции. У нас есть только право? Революция 1789 года завершилась террором. Марсель Гоше (Marcel Gauchet) напоминает, что Робеспьер призывал к самоуправству для спасения права и хотел угнетения для защиты свободы… Наконец, Солженицын якобы далек от рассудка, прогресса и рациональности. На самом деле, он за прогресс без прогрессивизма, за разум без рационализма. Существуют разные слова для разных оценок. Он разыгрывает карту народа против прогресса?
Хотя он любит народ, он достаточно хорошо понимает его, чтобы осознавать опасность народной тирании. Как ученый, он ценит Эвариста Галуа (Evariste Galois). Он выступает за прогресс, но, как говорил еще Рабле, «наука без совести — погибель души». Солженицын не приемлет абсурдный выбор между популизмом и прогрессивизмом, демократией и свободой. Нужна немалая доза недобросовестности, как со стороны левых, так и правых (в первую очередь, радикально настроенных), чтобы сделать из Солженицына врага демократии. Так, наверное, считают напуганные призывом проявить волю тряпки и часть интеллигенции, которую он справедливо осуждал. В том числе Алекси Сорбьер (Alexis Corbière), ныне депутат «Непокоренной Франции», который яростно раскритиковал предложение назвать парижскую улицу в честь Солженицына. В итоге Париж выбрал невзрачного вида сад у Порт-Майо. Поэтому я горжусь тем, что Крест, мой город, в 2010 году посвятил его памяти площадь у медиатеки и лицея.
Солженицын — проявитель тревоги
КонтекстLe Figaro: Солженицын, мыслитель пределовLe Figaro02.12.2018Le Figaro:«Солженицын не реакционер, а либеральный консерватор»Le Figaro20.11.2018Le Monde: в колесе СолженицынаLe Monde18.11.2018Упадок Америки по СолженицынуAmerican Thinker29.06.2018Демократия хрупка, и Солженицын осознает это, потому что прочувствовал это в анализе истории. Но как описать эту хрупкость? Если британцы выбрали Брексит, а американцы проголосовали за Трампа, означает ли это, что половина из них — дураки и маргиналы? Как верно подчеркнул Дэвид Гудхарт (David Goodhart), помимо экономических критериев у кризиса демократии есть и культурная сторона. Солженицын все это предвидел. «Первый, кто скажет правду, будет казнен…», — пел Ги Беар (Guy Béart). Помимо экономической жизни Солженицын говорит о духовном пламени и новых высотах. Во Франции некоторые говорят, что нужно уважать религию, но запереть ее в церквях. Так, у человека может быть религиозное мнение о браке, но он не может выступать против гражданского закона об однополых браках. У него может быть этический взгляд на биологию, но он не должен пытаться распространять его. По мнению некоторых, такое требование возвышения дискредитирует Солженицына. Речь идет не о стерильном хранении, а о переходе, передаче. Вспомним Святого Августина: «Лучше освещать, чем блистать, передавать, чем просто созерцать».
В 2018 году следует отметить еще один любопытный процесс, который опять продолжает идею противостояния демократии и свободы. Демократия, как говорят, опирается на народ, а свобода — на просвещенную элиту. Аристократический и технократический подход, оправдывающий правление образованных людей. Такова любопытная парадигма носителей нелиберальной демократии. А что если народ способен рассуждать, опираясь на общий принцип здравомыслия? Увы, мы видим настоящий кризис, кризис передачи, как во времени, так и в пространстве.
Новые технологии и цифровое общество меняют кризис. Они могут облегчить переход, но зачастую рушат его. Что сказал бы об этом Солженицын? Без сомнения, его ответом, как вчера, так и сегодня, стало бы требование истины.
Его посыл прост. Демократия — необходимое, но недостаточное условие хорошей власти. Демократия без возвышенности слаба. Она рушится, уступая место все более сильному материализму (нередко левому). Сегодня китайский коммунистический (не видимость ли это на самом деле?) материализм представляется наиболее эффективной системой. Но, как мы видим, возвышенность без демократии ведет к тирании. Религиозные перегибы влекут за собой исламистский тоталитаризм. Солженицын призывает заложить в основание демократию и возвышенность, ценит одновременно Просвещение и религию. Некоторым хотелось бы обвинить его в тех же грехах, что и Просвещение. Но разве нельзя признавать его минусы, не отказываясь от главных принципов?
Солженицын отмечает, что первые демократии, особенно в США, черпали силы в религиозной ответственности. Но что происходит, когда Просвещение отрезает себя от религии или же само становится религией? Пьер Манан (Pierre Manent) напоминает нам о необходимости естественных прав за исключением тех случаев, когда утверждение равенства ведет к признанию равной цивилизации, которая не признает равенства мужчин и женщин… Просвещение отвергается, как и права человека, поскольку даже самые ярые сторонники теперь предпочитают говорить о «человеческих правах». А мы уже знаем, как определение может ослабить и даже подорвать суть понятия на примере «народных» демократий. Солженицын радуется тому, что «Запад отстоял права человека», но сожалеет, что «совсем поблекло сознание ответственности человека перед Богом и обществом». Не получается ли, что именно из-за опасения потери духовности освобожденные от коммунистического ярма общества Восточной Европы считают наше общество идеальным не больше, чем Солженицын?
Писатель в борьбе со своим веком
Солженицын критикует единообразное мышление, материализм, революционную горячку. Что бы он сказал о мире, где социальные сети грозят всему личному? Он высоко ставил эту ценность… А что насчет искусственного интеллекта? Он был далек от трансгуманизма Федорова и говорил об ответственности человека. Речь идет об ответственности за истину в соцсетях и этике добра в развитии машины.
У Солженицына есть своя эстетика, эстетика письма и физическая эстетика: сельский мир «Матренина двора», ценимая им красота французских пейзажей. В выступлении на вручении Нобелевской премии Солженицын взял на вооружение триаду Платона, о которой говорил и Достоевский: красота, добро и правда. Солженицын призывает к правде, требует от нас проявить отвагу в ее достижении. И размышляет вместе с нами об источнике этой отваги. «Ни у кого на Земле не осталось другого выхода, как — вверх». Ответ провидца и оптимиста.
Источник:
