У этой ситуации есть одна серьезная причина: евро. Можно сколько угодно обсуждать, способна ли единая валюта в принципе быть эффективной. Сомнения на этот счет высказывали более десяти лауреатов Нобелевской премии по экономике. В любом случае, следствием евро стал растущий дисбаланс между европейскими странами (в частности, Францией и Германией). За период с 2000 по 2018 год промышленное производство выросло на 42% в Германии, но при этом сократилось на 3% во Франции, на 15% — в Италии и на 16% — в Испании (хотя до того момента их развитие шло параллельными курсами). Внешнеторговый баланс Германии сегодня демонстрирует положительное сальдо в 248 миллиардов евро, тогда как во Франции сложился дефицит в 67 миллиардов, и ничто не предвещает исправления этой тенденции.
Первая причина дисбаланса связана с условиями, на которых эти страны вступили в еврозону. Немцы бросили в общий котел марку с заниженной стоимостью, что сократило цены их товаров в евро и сделало их чрезвычайно конкурентоспособными. Французы, в свою очередь, из-за тщеславия нашего руководства выложили переоцененный франк, что сделало наши товары более дорогими. На все это наложилась экономическая реформа канцлера Шредера, которая была проведена сразу же после перехода на евро и без каких-либо согласований: ее целью было еще больше снизить стоимость немецкой продукции по отношению к другим странам, чтобы тем самым обеспечить решительное преимущество Германии.
КонтекстШанхай рухнул, надо смотреть на ЕвропуTaraf27.08.2015Переживет ли еврозона 2017 год?Апостроф17.02.2017Куда исчезают украинцыВерсии.com28.07.2017Если бы после вступления в еврозону Франция демонстрировала тот же экономический рост, что и Германия (как было с 1950 по 2000 год), ее промышленное производство выросло бы на 40%, что означало бы 40% прирост покупательной способности. Именно этого сейчас не хватает «желтым жилетам», чтобы свести концы с концами«, а правительству — для удовлетворения их требований.
Единственное, что придумало французское руководство — это снижение зарплат и сокращение налоговой нагрузки. Это запоздалые, ограниченные и неэффективные меры, которых тем не менее оказалось достаточно, чтобы спровоцировать движение «желтых жилетов». Здесь найти решение точно не выйдет.
Единственный выход заключается в изменении валютного паритета двух стран. Это подразумевает развал еврозоны, который рано или поздно в любом случае произойдет. Тем временем французские заводы закрываются, а фермеры кончают жизнь самоубийством. Французское сельское хозяйство долгое время экспортировало продукцию в Германию, однако теперь само стало импортером.
Это обеднение Франции особенно затрагивает крупнейшие предприятия. Словно по заговорщическому плану подрыва французской промышленной мощи, контроль над нашими стратегическими предприятиями вроде «Альстом», «Некстер» и, быть может, «Наваль Груп» переходит в Германию и другие страны. «Эйрбас», плод трудов поколений французских инженеров, сегодня совершенно неподконтролен Франции.
Экономический дисбаланс можно было бы скомпенсировать активной политической волей, которая сделала бы упор на все еще имеющихся в распоряжении Франции козырях. Это огромный охват морей, присутствие в Африке, статус ядерной державы. Как бы то ни было, французское руководство всячески демонстрирует полное отсутствие интереса к этим преимуществам и готовность разбазаривать их, а также проявляет угодливость по отношению к немецким партнерам. Во Франции и по всему миру все больше преобладает ощущение, что Германия играет доминирующую роль и определяет курс, который затем представляется как общий.
Здравые отношения между Францией и Германией подразумевают, что раз Франция не может нагнать немецкую промышленность, ей следует заботиться о сохранении других козырей. Как минимум, это означает отход от столь губительной для нее единой валюты. Чем больше мы ждем, тем больше становится дисбаланс между двумя экономиками, тем меньше остается от французской промышленности и сельского хозяйства, тем труднее будет вновь обрести равновесие. И тем болезненнее, наверное, будет разрыв.
«Особенные» отношения Франции и Германии всегда были не по душе остальной Европе. Нынешний договор едва ли понравится ей больше. Она растерянно ждет, что Франция начнет играть на континенте свою многовековую роль сдерживания немецких замашек, которые проявляются, например, в навязывании Берлином ограничительной экономической политики всему континенту. Стоит отметить, что Нобелевский лауреат Джозеф Стиглиц (Josef Stiglitz) не боится называть эту политику «преступной». Наш малодушный хвостизм оставляет не у дел эти страны, многие из которых являются давними друзьями Франции.
Мир опирается на статус-кво
Этот дисбаланс вызывает раздражение все большего числа французов, а подписанный в Германии новый двусторонний договор лишь обостряет его. Он не только укрепляет евро, но и обязывает Францию поддержать притязания Германии на кресло постоянного члена Совбеза ООН. Этому желанию едва ли суждено сбыться, поскольку на такое кресло претендуют еще не меньше десяти стран, в том числе Индия и Япония. Как бы то ни было, этот пункт, которому, по сути, не место ни в каком договоре, становится для всего мира новым символом вассалитета Франции по отношению к Германии. Что еще серьезнее, вопрос кресла постоянного члена Совбеза негласно увязан с обладаем ядерным оружием, к которому некоторые немецкие круги стремятся все более открыто.
Будем называть вещи своими именами: относительный мир в Европе на протяжение последних 75 лет, вопреки расхожему мнению, не является следствием появления Европейского союза: все обстоит с точностью до наоборот. Кроме того, ЕС несет на себе часть ответственности за возникшие на континенте за последнее время конфликты. Речь идет о Балканах, Кавказе, Украине, как недавно признал по последнему случаю бывший немецкий канцлер Гельмут Шмидт. Мир царит, потому что у двух континентальных держав (и только у них) есть ядерное оружие. Договор же ставит под сомнение это равновесие, что создает угрозу для мира.
Еще в своем первом выступлении в Версале Макрон призывал Германию нарастить оборонные усилия. Проводя описанный выше перевод промышленности, он создает угрозу для кардинального изменения расклада сил. С чем связано желание страны, в которую трижды за один век вторгался ее сосед, любыми средствами передать этому самому соседу свои военные ноу-хау? Некоторые скажут, что такие страхи отжили свое: сегодня Германия — совершенно другая. Но действительно ли все так уж сильно изменилось на континенте, где Ленинград вновь стал Санкт-Петербургом? В условиях сильнейшей нестабильности в стране после безумного решения Меркель впустить несколько миллионов беженцев (по требованию руководства предприятий, которому требуется рабочая сила для раскочегаренной с помощью евро экономики) возможно все. Кто знает, что может случиться в Германии с ее биполярным темпераментом, которая в прошлом всего за три года перешла от «самой демократической конституции мира» (Веймарская республика) к тому, что всем нам прекрасно известно? На нынешней Германии лежит доля ответственности за балканскую войну 1999 года, которая привела к унижению Сербии, исторического врага Берлина, при позорном потворстве уже начавшей играть против собственного лагеря Франции. В меньшей степени она несет ответственность за войну на Украине, где континентальная Европа получила свое продолжение 1942 года.
Когда в оправдание подписанного в Ахене договора Макрон призывает к формированию европейской обороны против России, он вспоминает об эсэсовской дивизии «Шарлемань»? Кто знает, что молодые офицеры Бундесвера каждый год собираются, чтобы отметить день рождения Гитлера?
Чрезмерная близость
Добавим, что народам, как и людям, чужда чрезмерная близость. Это прекрасно видно на примере немцев, которым не по душе слишком фамильярное, по их мнению, понятие «франко-немецкая пара» (постоянно употребляющие его французские СМИ, судя по всему, так этого и не заметили!). Два прекрасно ладящих соседа могут быстро возненавидеть друг друга, если убрать разделяющий их забор. Насчет франко-немецкого примирения не было сомнений, однако вынуждая нас лечь в одну постель, Макрон и Меркель ставят его под сомнение: брак по принуждению обычно плохо кончается.
Немецкая ответственность
Часть ответственности за все это, без сомнения, лежит и на немцах. Если французы зачастую искренне проявляют европейский идеализм и даже готовы пожертвовать национальными интересами (скорее, из тщеславия и легкомыслия, чем из добродетели), немцы никогда не упускают их из вида. Сколько глав французских предприятий, которых призывали сотрудничать с немецкими партнерами, ощутили эту двойную игру? Франция дважды приходила на помощь оказавшейся в трудном положении Германии. В 1969 году она предоставила огромные компенсации, своего рода обратную пошлину, дестабилизированному девальвацией немецкому сельскому хозяйству. Впоследствии она ограничила денежную массу и, следовательно, собственный экономический рост, чтобы объединенная Германия смогла поглотить восточные марки. Тем самым Париж взял на себя часть бремени объединения. Разумеется, Франция, которая находится в непростом положении после вступления в еврозону, так и не удостоилась ответного шага.
Ответственность Франции: политика презрения
Тем не менее, было бы несправедливо возлагать на одних лишь немцев всю ответственность за растущий дисбаланс между нашими странами. Зачастую немцы сами ничего не просили: это так называемая французская элита сама опережала их желания. Так обстоят дела, например, с главным фактором этого дисбаланса, то есть евро, который, не стоит забывать, был французской инициативой, свидетельством выдающейся экономической безграмотности французского руководства и его отдающих вишизмом представлений о том, что французам необходимо навязать немецкую дисциплину. Что касается всего остального, французы были неправы хотя бы в том, что не выступили против откровенно невыгодных для них решений: экономическая политика Шредера, миграционная открытость Меркель, отход от ядерной энергетики (нашего козыря), передача «Альстом» «Сименс», постепенная потеря французами влияния в «Эйрбас». Равные позиции — хорошие друзья: поэтому такое потворство отнюдь не укрепило дружбу двух стран, а только подорвало ее.
Немцам не стоит заблуждаться: германомания французской элиты объясняется в большинстве случаев не интересом к настоящей Германии, а презрением к французскому народу. Есть категория французов, для которых все заграничное (и особенно немецкое) обязательно лучше. Целый ряд катастрофических реформ был проведен у нас лишь из-за угоднического подражания немцам: это касается в частности реформы регионального устройства и школьного распорядка. В то же время во Франции никто не знает о том, с чего действительно стоило бы взять пример, в частности об Обществе Фраунгофера.
Существует один четкий признак: все меньше французов говорят по-немецки, но все больше немцев владеют французским. Сам Макрон гордится своим английским, но даже не попытался выучить язык Гете.
Презрение французского правящего класса к французам (а в некоторых случаях и ненависть к ним) носит патологический характер. Когда оно доходит до преклонения перед заграницей, то превращается в низость, свойство класса имущих, который так и не понял, что первый долг истинной элиты — служить своему народу и, как минимум, уважать его.
Генерал де Голль сделал все, чтобы его призывы «Свободной Франции» помогли французам вновь обрести веру в себя и избавиться от комплексов поражения в 1940 году. Как бы то ни было, 50 лет спустя его труд становится объектом бесконечной подрывной деятельности, которая обнажает старые раны. Великая победа, которую практически в одиночку одержала наша армия в 1918 году, намеренно задвигается в тень. Болезненная германомания Макрона представляет собой отражение позорного отношения французского правящего класса на протяжение нескольких десятилетий.
Когда Франция проснется…
Нужно совершенно не знать нашу историю, чтобы вообразить, что французы будут и дальше мириться с навязанным им элитой губительным дисбалансом. Они уподобляются коню, чей хозяин намеренно создает ему препятствия в гонке, а затем раздраженно плюет ему в морду. Однажды они, безусловно, проснутся. Лучше бы это произошло пораньше. В тот день, когда они поймут, что с ними сделали, у них поятся веские причины поквитаться с олигархией. Тем не менее они могут возложить ответственность и на немецкий народ, который, наверное, заслуживает этого в куда меньшей степени.
«Желтые жилеты» стали своеобразной формой этого пробуждения. Они вряд ли видят роль франко-немецких отношений в их каждодневных невзгодах. Как минимум, они все же могут понять, что усилением обязательств Франции в еврозоне президент Макрон лишает себя свободы маневра и не намерен ни в чем уступать в запущенных им национальных дебатах.
Оговоренный в тайне Ахенский договор был подписан лидерами, которые испытывают острый дефицит легитимности: рейтинги Эммануэля Макрона скатились на дно из-за «желтых жилетов», а Ангела Меркель дорабатывает оставшееся время на посту, занимаясь текущими делами. Этот документ полностью противоречит стремлениям французского народа. Он идет наперекор историческим веяниям, которые свидетельствуют о подъеме наций, занятых защитой своего суверенитета и национальных интересов: США, Великобритания, Италия, Восточная Европа, Россия, Китай. С какой стороны ни взглянуть, он станет серьезным ударом по отношениям Франции и Германии. Будем надеяться, что эта карикатура на договор 1963 окажется мертворожденной.
Источник:
